Состав группы: Василий Рубцов, Александр Громов, Александр Митрошкин.

Хроника похода на гору Облачная 1854. Февраль 2008г.

Издали, к примеру, с вершины горы Сестра 1671, за широкой долиной новорожденной Уссури, гора Облачная смотрится массивной цитаделью или циклопическим алтарём с плоской, чуть скошенной, вершиной. Там, на высшей точке Приморья, сумасшедшими туристами сооружено каменное гнездо, - настоящее боевое укрепление, добравшись до которого, можно полюбоваться миром в радиусе около 150 км с высоты 1854 м, не опасаясь, что тебя сорвёт ветром. Зимой туда нормальные люди не ходят. Нормальные, разумеется, из числа ненормальных самоистязателей, скрывающихся под видом туристов, которые вечно рвутся Бог знает куда, сбивают ноги на своих дурацких тропах, коптятся у костров и питаются подножным кормом, мокнут в росе и в жутких ледяных потоках, скармливают себя комарам, клещам и прочему грызососущему гнусу, обливаются потом и не считают царапин, набивают синяки на гольцах, обмораживаются на зимних ветрах, возвращаются в этих синяках, укусах и царапинах обросшими прокопчёнными отморозками, с порога падают без сил на первую же горизонтальную поверхность и нагло врут при этом, что «там была сказка!», совращая восприимчивые души на свой скользкий путь общения с природой.

Если серьёзно, то стремление вырваться из бетонно-электронно-ядерно-двуокисьазотног о мира в иную плоскость бытия, где направление ветра важнее поветрий мировой политики, а верность курса, взятого по компасу – зыбкого курса валюты, – это явление нашей искусственной эпохи, которое неплохо бы исследовать поглубже. Тяготение его может овладеть тобой сразу и всецело, легко отыскав нужные струны. И сам не заметишь, как, упраздняя гул города, тихо зазвучит Визборовское:

Ну как же тебе рассказать, что такое гора?.. 
Гора – это небо, покрытое камнем и снегом. 
А в небе – мороз неземной, неземная жара, 
И ветер – такой, что не сыщешь нигде, кроме неба.

И вот, когда в середине февраля позвонил главный наш Дерсу Узала Василий, справившись, «нет ли дней пяти в запасе», я был бесповоротно выбит из рабочей текучки, до вечера прыгая с фотографии на карту, изучая подступы, прикидывая километраж, количество ходовых часов и состояние зимней снаряги, хотя Громов с Василием наверняка позаботились обо всём. А в ушах уже гудел тот самый ветер и звучал Ланцберг: «Пора в дорогу, старина, подъём пропет…»

Последним штрихом моих сборов стали шерстяные валенкоподобные носки и китайские синтепоновые сапоги – для стоянок. Кроме того – 20 кг поклажи, включая рассчитанные по граммам продукты, тёплые и нательные вещи, спальник с пределом до -30ºС, теплоизоляционный коврик, фонарик, нож, «фонарики», т.е. гамаши для ходьбы в условиях глубокого снежного покрова, солдатский котелок и термосок, топорик, ножовку и мини-рем-набор, мини-аптечку и… мини-книжку о Достоевском. Всё – самое необходимое, и объясните, как обходился без такой кучи Дерсу Узала?

Наконец, «подъём пропет». Утром 21 февраля, на ходу завершая срочные дела, мы стартовали из Владивостока в Чугуевский район. Впереди – многочасовой путь с песнями Высоцкого, дорожными пирожками, горными фильмами и горными планами. Подниматься решено с северного склона Облачной, откуда начинают восхождение гораздо реже, чем с юга, т.е. с позиции села Ясное.

К вечеру зарываемся в таёжную глушь, мнём снег горбатых лесовозных дорог. Василий с Громовым тычут в карту, производя непостижимые для простого смертного вычисления. Справа и слева – глухие стены тайги. Шестимостовый монстр гонит навстречу, вселяя ужас многотонным бревнищем, непредсказуемо мотающимся на буксире. После этого мы вдвойне рады уйти с дороги вправо, на совсем узкую ветку, гребя по снегу до полуметра толщиной. Так же радостно толкаем с Громовым увязший джип, а вымотавшись, замечаем, что не включен передний мост. После чего прекращаем заниматься ерундой, а садимся и просто едем, наслаждаясь жизнью. Впрочем, совсем немного, трезво прикинув, сколько сможем прокопать до дороги одной лопатой в случае снегопада. Решили, вряд ли больше, чем километр.

В 19:00 останавливаемся перед замёрзшей речкой Извилинкой, ставим палатку, разводим костёр, словом, переходим в походный режим. Про тёплый салон забыто. Мы ещё не догадываемся, на сколько. Все мысли – об утреннем старте к Облачной. Оптимистично планируем быть там к следующей ночёвке. Громов, в свете налобника водя линейкой по карте, радостно предупреждает: «Мы там ушатаемся!» Засыпаем в предвкушении исполнения Сашиной угрозы, то есть, дневного пути в условиях немелкого снежного покрова с набором высоты около 1400 метров.

Наверх


22 февраля

С утра начинается снег. В 8:12 стартуем от машины, прощально оглянувшись на бенгальского тигра, рычащего с борта.

Штиль, -15ºС. Днём пружинный термометр показывает 0ºС. «Ну вот: потеплело, и стали мёрзнуть ноги», - смеётся Громов. Парадокс, но правда: при высокой влажности гораздо хуже, чем при низкой температуре.

Идём тропой, потом – ключом, изредка проваливаясь под лёд. Громов лёгкий и в снегоступах, ему лучше всех. Воды мало, иногда встречаются просто многослойные воздушные пузыри над сухим дном. Снега – по колено и меньше. Над нами – густой снегопад, тучи перемежаются с солнцем, летом такие осадки назвали бы «грибным дождём», стало быть, мы шагаем под «грибным снегом».

Снега – по колено и меньше

Спустя 2,5 часа ходьбы, справившись с картой, уходим вправо, на крутой взлёт. Любуемся отвесными скалами и игрой солнца со снеговыми тучами. Ключ, распадок быстро уходят вниз, в солнечно-снежную пелену.

Спустя 5 часов после старта, в 13:00, делаем привал на 1ч 45 мин. Мы на высоте ок. 1000 м. Варим обед, угоститься с нашего стола прилетают кедровки. Тепло, тихо. Оставив пернатым «людям» (по выражению Дерсу) ломтик хлеба на ветке, снимаемся в 14:45 и продолжаем интенсивный подъём. Нелегко, снега по колено и выше, но вливает силы мысль: каждый шаг, пусть исподволь, приближает к вершине!

В 15:30 выходим к триангулятору. Высота – ок. 1200 м. Ненадолго открывается горизонт, и далеко на юге, в снежной дымке, мы видим большой горный массив. Не желая верить глазам, долго озираемся в поисках Облачной. «Где наша вершина?»

«Может, мы уже на ней?» – предполагает Громов. Но даже такая шутка мало смешит. Приходя в себя, проглатываем горькую истину: мы ошиблись горой. То есть ключом, но от этого не легче. Осознание завершается диалогом из двух слов, каждое из которых перевесит любую тираду:

- Сколько? – спрашиваю я.

- День, – со знанием дела оценивает Василий.

Когда мы уходим, безвестная вершинка обретает многозначительное имя «Момент истины».

Падать обратно к нашему ключу нет смысла, и дальше идём по гребню – ок. 3,5 часов, попутно взяв ещё пару вершинок по 1200 м. Идти хорошо, если не рвать. Даже беседуем – как обычно в таких походах, о жизни, о высоком. Я в основном тащусь третьим, то есть, по проторенной колее, поскольку стадионная подготовка (с трёшками-пятёрками в течение всей осени и зимы) иного реально не позволяет.

Кстати, прочувствуйте состояние обычного человека, попавшего в эти действительно сказочные условия после целенаправленной пятимесячной подготовки с кроссами в любой плюс и минус и с детским нормативом приседаний до 500 – 1000 раз в сутки.

Ты пользуешься чужой колеёй, но всё равно отстаёшь. Ты разбиваешь путь на отрезки по 15 минут, и после каждого обязательно отдыхаешь, то есть дышишь без ходьбы ровно 15 секунд и гребёшь дальше в гору. На подъёме ты делаешь 1 вдох на 1 шаг, а если вдоха хватает на два шага, то это тоже – отдых. Но такое случается редко. Ты слизываешь снег с еловых веток, но только символически, если не хочешь взмокнуть ещё больше, поскольку мокрая спина мёрзнет даже под «поларом», а сушка будет не раньше вечера. Ты, как манну небесную, сжёвываешь полгорсти изюма с орехом, запив тремя глотками чая на спасительном десятиминутном привале, чтобы шагать и шагать дальше. Но всё окупает красота!

В 18:55, выбрав подходящее место у большой рухнувшей пихты, ставим палатку. Судя по карте, мы как раз перед узким перешейком, упирающимся в склон Облачной. Весь день видимость была ограничена снегопадом, шли «по приборам». Громов с Василием, у которых сил, кажется, ещё полно, уходят на разведку и возвращаются с обнадёживающими вестями. Меня хватает только влезть на нижнюю ветку берёзы, откуда всё равно виден только какой-то крутой лесной склон, тающий в белёсой мгле. Где я на карте, в этом кружеве основных и дополнительных горизонталей с бергштрихами – лучше не спрашивать. Но друзъя-таёжники уверенно тычут пальцем в точку сужения хребтов совсем недалеко от заветного числа 1854.

Костёр из пихтовых сучьев, сушка, ужин, ночёвка. Спохватываюсь, что забыл походный блокнот и ручку. Прости, Достоевский, за обложку твоей брошюры, исписанную огрызком столярного карандаша, одолженного Громовым.

Подводим итоги. С 8-ми до 19-ти – 9 ходовых часов + 2 часа на обед. Краткие минуты привалов, по правилам, включаются в ходовое время.

Громов был прав, - все действительно «ушатались». В 23:20, под сопение спутников, ставлю точку в записях, накарябав последнее: «Подъём – 6:30».

Наверх


23 февраля

Ночёвка снова была тёплой, не смотря на отсыревший «кокон» и небольшое похолодание: всё-таки 1000 м. Разводим костёр из тех же сухих пихтовых сучьев и коры, слегка сушим спальники и себя, завтракаем, и в 9:00 снимаемся с места. Оставив хлипкий еловый батожок, успеваю вырубить новый посох из звонкого сухого клёна. Такая опора сильно облегчает путь, особенно на подъёме.

Часа полтора уходит на развед-броски – достаточно хаотичные, отнимающие много сил из-за крутизны склонов. Снега – по колено и выше. А высота снега – важнейший фактор трудности в зимнем походе. В поисках перемычки, падаем то влево, то вправо с хребта, многократно сверяясь с компасом и картой, споря и недоумевая. О, как мучительно-жалко терять набранные десятки метров! Ведь их придётся набирать снова…

И всё же перемычка найдена! Траверзом взяв высоту 1400, к 13:20 бегом спускаемся в широкую седловину, не смотря на густой лес, сильно продуваемую ветром при -20ºС. Необходим хороший отдых. Облачная – прямо над нами, и следующий привал будет только на вершине. Он же станет местом ночёвки. Я не бродил с Василием и Громовым неделями по зимним хребтам, поэтому стараюсь представить, как можно выжить, заночевав на такой верхотуре, где сейчас наверняка самые экстремальные метеоусловия во всём Приморье.

Не жалея сил и времени, откапываем в сугробе костровую площадку, наваливая бруствер против ветра. В который раз убеждаюсь, что лопата в зимнем походе – незаменимая вещь. Под снегом обнаруживается ярко-зелёная трава, на которой и располагаемся, как на летнем пикнике. Нужно основательно подкрепиться и обсушиться, - наверху ни о каком костре речи быть не может. Утепляемся. Натягиваю непродуваемые штаны поверх камуфляжных, меняю рабоче-китайские перчатки на зимнепоходные.

Громов просит не выбрасывать прожжённые тёщины носки, верно гревшие весь путь, и… напяливает один поверх треснувшего китайского кроссовка, какой в летний-то поход надевать страшно. Мы с Василием даже не удивляемся, вполне одобряя изобретательность Александра. Удивительно то, как он держался до сих пор, и как не боится идти вот так к вершине.

В 16:00 снимаемся, сходу врубившись в глубокий снег крутого склона. Сначала проваливаемся по пояс, продвигаясь еле-еле. Постепенно снег твердеет и мелеет, ноги уходят только по колено. Ветви ёлок становятся серебряными от кристаллов горного инея. Значит, высота приличная, - здесь ходят облака. Подтверждая это, начинает встречаться кедровый стланик. Вскоре видим впереди подобие драконьего хвоста: барьер стланика, спрессованного со снегом, уходящий куда-то вверх по склону. Взобравшись на хвост, обнаруживаем, что идти по нему легче, чем понизу. Проходим какие-то метры, и… сквозь расступившиеся еловые ветви нам открывается взлетающее в небо белое лезвие хребта!

Оказывается, мы вышли как раз на снежный надув гребня. Идеально отточенный ветром, он, как лезвием, делит мир на светлое (справа) и тёмное (слева). В живописи такое деление имеет неоднозначное название: «терминатор». Вот она, - другая ступень реальности! Вступаем в область символов, продолжая «путь по лезвию» между тьмой и светом.

Теперь впереди – голые склоны, уходящие в снежную мглу. Позади – посеребрённые облаками таёжные хребты. Шквальный ветер носит мёрзлую пыль, вырывает из-под ног белый дым. Всё горное лезвие тоже дымится, будто, только что откованное, оно брошено для закалки в снег. И верно, - справа, точно в кузнице демиургов, разгорается гигантское облачное пламя. Слева же ещё больше густеет тень. В разрывах белых клубов вспыхивает чистейшая синева.

Снежный надув, по которому вначале мы шли, изредка проваливаясь, окончательно окреп, порой по нему можно стучать палкой, а ботинок не оставляет следа. Температура щадящая: -24ºС. Правда, при постоянном ветре такой силы можно окочуриться в гораздо более мягких условиях. Ботинки становятся совсем пластмассовыми, но ноги в них греются. Как и руки в деревянных перчатках. Всего пару раз приходится делать отмашку.

Минуем несколько скальных зубьев, дав себе крохотную передышку от ветра под их защитой. Состояние сказочной эйфории не проходит, можно идти с открытым ртом, если бы не перспектива, что заледеневшую челюсть на место уже не вернёшь. Тем не менее, увлёкшись съёмкой и созерцанием, я забываю, что нужно спешить, игнорируя растущее отставание. Поэтому выхожу на вершину на четверть часа позже Василия с Громовым, и не реагирую, даже когда они усиленно машут из каменного гнезда. Мне хорошо, хотя идти, вернее, ползти по каменистой плоскости, повитой голубым дымом, приходится в три погибели, упираясь подошвами то в заиндевевшие гранитные рёбра, то в снежные образования, которые настолько спрессованы ветром, что имеют твёрдость камня. Громов назвал это явление «снежной доской». Разновидности состояний снега – одна из тем его курсовой работы на геофизическом факультете.

Переваливаюсь через каменный вал, и вот мы втроём в гранитном гнезде над всем Приморьем. Время – 18:15, температура, насколько можно высчитать по зашкалившему циферблату, от -28ºС до -30ºС, скорость ветра сравнить не с чем: таких прогнозов внизу просто не бывает. Василий орёт на ухо нам с Громовым, что надо срочно растирать лицо: побелели щёки и носы. У самого Василия лицо пунцовое. Когда колор у всех троих становится равно насыщенным, покидаем укрытие и уходим на подветренный южный склон.

Облачная вновь оправдывает имя: вокруг, не смотря на ветер, только движение снежно-облачных силуэтов. Представляю досаду Василия, которому уже вторично не выпадает увидеть мир с этой вершины! Ведь взгляд с покорённой высоты – одна из главных целей восхождения! Остаётся надежда на утро. Дожить бы… Впрочем, мои спутники в последнем не сомневаются, малость поспорив, рыть ли снежную пещеру или ставить палатку. Громов за палатку. Я, разумеется, тоже, так что набираем преобладающее количество голосов.

Сбросив не более 30-ти метров по очень крутому склону, прячемся от вершинного шквала, скидываем рюкзаки и прямо в снежном обрыве роем ступеньку-площадку. Роем изо всех сил, перемежая это дело с усиленной отмашкой. Для крепления растяжек используем три наших посоха (вколоченные в плотный снег, они сидят, как в камне) и вырытые в склоне ветви стланика. Над нами – небольшая скальная композиция, защищающая как от ветра, так и от снега, сметаемого с вершины, под нами – крутой склон и снежная мгла.

В палатке вспоминаем, что сегодня – 23 февраля. Порядочные человеки принимают сейчас поздравления от жён и подруг, хорошо сидят за приличной выпивкой и закуской. А мы торчим страшно подумать, где, и оставленные подруги не могут даже позвонить своим беспутным гулякам. Чтобы в корне исправить ситуацию, решаем посвятить восхождение нашим любимым женщинам. За неимением другого, пьём за них шиповниковый чай из походного термоска.

Под гул вершинного ветра ставим примус, варим ужин, пытаемся сушиться. Валит пар. Перчатки мои почему-то мокры насквозь, куртка не лучше. Сброшенная, она быстро смерзается у стенки палатки. Василий с Громовым качают головами. Мол, экипировка оставляет желать лучшего. Надеюсь, это ещё не приговор – памятуя, насколько скупы в выражениях походники. К примеру, в отличие от меня, Громов в записке отразит восхождение в двух словах: «Довольно экстремально». Добавив сухие цифры: «- 4 вначале, - 28 при шквальном ветре наверху». Хотя термометр, втянутый снаружи, по моим подсчётам, застрял не меньше, чем на -30ºС!

На запись в дневнике, т.е., на обложке Достоевского, уходит вся оставшаяся страничка. Громов увлекательно рассказывает о повадках кедрового стланика, парадоксально названного одним из писателей «самым русским деревом».

Засыпаем в 22:30, слушая, как гудит вершина, как сверху сыплет снегом и изредка треплет тент.

Наверх


24 февраля

Нашу палатку озаряют первые лучи. Осознаю, что жив, что, не смотря на крайнее положение, мне тепло, а значит, кокон от «Алексики» оправдал себя сверх меры. Не вылезая из спальника, чуть расстёгиваю замёрзшую молнию и вытягиваю руку в космический холод, нашаривая пакет. Дуя на пальцы, отрываю от них примёрзший термометр. Стрелка ничуть не сместилась, оставшись, где и вчера, за гранью делений. Извлекаю из кокона и натягиваю, в нарушение правил, поверх спального свитера, походный «полартек». Ввинчиваю руки в хрустящие рукава куртки. Безнадёжно постучав по каменным ботинкам, напяливаю лёгкие дутыши и… выхожу в открытый космос.

«Ты что, - там будет только «О! А!! Ух!!!»», - так обычно отвечает Громов на вопрос о походе. Именно с этими междометиями застываю на краю нашей крохотной площадки перед лицом гигантского распахнутого мира.

Сквозь междометия, из глубины сознания, пробивается Достоевский: «Красота – это страшная и ужасная вещь!..»

Уж не знаю, что пережил покоритель Эвереста, производивший съёмку горной красоты до полного обморожения нескольких фаланг. Вряд ли можно сравнить, но я тоже стою, пока не обнаруживаю, что куртка окончательно превратилась в ржавые доспехи, и сдвинуться можно только со скрипом.

На горизонте, над тонким золотым сиянием, вставало Солнце. С вершин срывало шлейфы снега и, кажется, последние шарфы облаков, и всё это тоже зажигалось золотом. Вдали, на фоне затенённых хребтов, в воздухе, насыщенном ледяной пылью, стояла настоящая радуга. Вот – лёгкий набросок грандиозной панорамы.

Эх, Фёдор Михалыч! Нет тебя здесь, а то бы не отвязался с вопросом: что же, блин, такое – эта самая красота? Простите за филологические загибы, (чего ещё ждать от заочника ИРЯЛ?), - но не зря же великан нашей классики столько бился над этой темой, сделав её центром важнейшего произведения о тёмном и светлом в человеке. Да, мало-помалу превращаясь в сосульку на вершине горы, я вспоминал «Братьев Карамазовых».

«…Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей».

Вот что выходит, когда берёшь в поход Достоевского.

Василий с Громовым давно ведут съёмку, причём первый уходит на вершину, второй же, зарядившись красотой до отказа и показав мне на одной из гор древнее снежное ложе, возвращается готовить завтрак. Я кое-как вползаю следом.

Морской восход с вершины горы Облачной 1854. (До берега – ок. 60 км)

Морской восход с вершины горы Облачной 1854. (До берега – ок. 60 км)

Внимание! В каком бы ты ни был обалдевшем состоянии, не забывай в горах застёгивать тамбур!

Громов уже пробует на вкус манную кашу с изюмом и орехом, а я завершаю собирать спальник, параллельно вспоминая диалог Игнатия Брянчанинова и Карла Брюллова о сущности подлинной красоты, когда нас подбрасывает взрыв. Секунду спустя глаз фиксирует отсутствие тента над головой, болтающиеся обломки дуг и кашу, растекающуюся по Васиному коврику. Воистину, красота – страшная вещь. А ещё более страшная – разгильдяйство в экстремальных условиях. Безусловно, моё.

Реакция Громова: мгновенно поймав и погасив примус, спокойно протягивает вторую ложку: налегай, пока горячее. Непрошибаемо анализирует инцидент: выходит, я оставил открытым внешний купол (молния-то осталась не застёгнутой – самую малость, но этого хватило!), потом нас ударило залётным порывом ветра, под куполом образовался пузырь, и вот – слава Богу, что мы остались на месте.

Самое сильное впечатление: отсутствие намёка на панику и методичность Громова. Частично покончив с кашей, оперативно опустошаем и складываем палатку. Тент болтается на оставшихся растяжках, половина которых порвана(!) Кое-как, мешая вещи с сыпящим снегом, укладываем все рюкзаки. Громов, которому я переломал палатку, смеётся: «Вася вернётся, а мы уже собраны!

И так, Василий, спустившись, вместо горячего завтрака, застаёт свёрнутый лагерь. Даже остатки замёрзшей манки сколоты с уложенного коврика.

Реакция Василия: «О, вы уже собрались!» - абсолютно положительно-удивлённая реакция. «Сложило палатку», - объясняет Громов. В той же формуле произошедшая катастрофа остаётся в обязательной записке, которую оставляем на вершине, в каменном гнезде.

Произошедшая катастрофа остаётся в обязательной записке, которую оставляем на вершине, в каменном гнезде

Налегке выйдя на вершину, делаем последнюю съёмку, прячем капсулу с запиской, и – назад.

Последние впечатления: панорама Приморья, которую с детства пытался представить по физической карте края. Знакомые вершины: Белая 1578, Чёрная 1379, Сестра 1671… Гора Снежная и долина бегущей с неё Уссури. Золотое сияние на горизонте оказывается морем (до побережья – более 60 км). Строки Визбора о горном ветре. Безумная обувь Громова: дырявые носки поверх дырявых кроссовок, разномастные «фонарики». (Когда выяснилось, что один «фонарик» унесён при срыве палатки, на моё резонное предложение о полном возмещении, он махнул рукой: «Фигня. Даже не парься»).

И, последнее, - табличка на скале:

И, последнее, - табличка на скале

К машине мы вышли в полной темноте. Краткие эпизоды обратного маршрута: полуторачасовой путь по хребту, показавшийся гораздо тяжелей, чем подъём. Райский вкус мёрзлой брусники, вливающей силы в едва бредущее тело. Убийственно-скользкие китайские сапоги, из-за которых можно переломать себе всё на свете, что, отчасти, и произошло. (В свои замёрзшие ботинки при всех стараниях не смог вколотить ноги, - это тоже следствие срыва палатки). «Русские горки» при слёте по склону в распадок Доброго ключа и непролазное снежное месиво вперемешку с ледяными стенами небольших водопадов в самом распадке:

Живая вода подо льдом

Живая вода подо льдом.

Счастье, когда на первом солнечном привале удалось сменить тёплые сапоги на ледяные колодки «Тибетов», перестав опасаться на каждом шагу, что останешься калекой. (Хотел почувствовать разницу между тем и другим – и получил!) Устойчивое тепло в сырой промороженной обуви из нубука с мембраной «гортекс», хотя единственное утепление – тонкие шерстяные носки. (Правда, до многократного промокания в ключе, после чего выручает лишь отмашка). Олимпийское спокойствие Василия с Громовым, не обронивших ни слова по поводу моих отставаний, не говоря об условиях спуска. В прочем, для таёжника, условия прекрасные: солнце, всего 16º мороза (идеальная температура), путь с уклоном вниз.

Выйдя к машине, я выговорил точное время, которого теперь не вспомню, и констатировал: «он дошёл». После чего лёг на снег и созерцал волшебно-яркие созвездья, пока их не затянули тучи: Василий прогревал джип.

Самым трагичным этапом похода стало возвращение: сломалась печка. При -20ºС мы ехали с открытыми окнами, но лобовое стекло всё равно замерзало, требуя непрерывного шкрябанья.

Самым комичным моментом была проверка на каком-то КПП. По требованию сотрудника ночного дозора, сдерживая клацанье зубами, я с великим удовольствием открыл багажник и извлёк из рюкзака глыбу льда, в глубине которой угадывался горный ботинок. На второй глыбе сотрудник сдался, сочувственно справившись, где это мы лазали и наивно спросив, «неужели там есть снег?»

Задержанный Громов вернулся чуть потеплевший и повеселевший, рассказав по пути, как потчевал скучающую смену походными фотографиями.

До Владивостока мы добрались в пятом часу утра, благодаря выносливости Василия, шуткам Громова, моему шкрябанью, горячим пельменям с кофе в придорожной корчме «Натали» и бодрому крику Высоцкого. И, более всего, благодаря ожиданию милых подруг. Последнее – без преувеличения: выложившись до нуля на гонке к речке «Извилинке», мы перебирали всевозможные варианты дальнейших действий, неизбежно приходя к самому крайнему, поскольку всё перевесило последнее: «они же будут волноваться!»

Тротуар. Подъезд. За спиной – полрюкзака обледенелой снаряги, в асфальт упирается горный посох. Жмём руки.

«Не выкроишь дней десять в ноябре? – спрашивает на прощание Василий. – Пойдём на Баджал, там потяжелее, зато просто сказка!»