Шепотько Л. В.

Это ознакомительная текстовая версия,
полный вариант статьи в формате pdf
Вы можете скачать по этой ссылке

В условиях быстро глобализирующегося мира остро встаёт вопрос о том, какую роль сможет занять Россия на международной арене. Ответ на него напрямую связан с успешностью завершения процессов модер­низации. В последние годы всё большее число исследователей из раз­ных областей знания начинают работать в рамках модернизационной парадигмы. Экономические аспекты этой проблематики раскрываются в работах О. Бессоновой, Н. Зарубиной, Ю. Латова, Н. Плискевич, Г. Яв­линского, Е. Ясина и др. Применительно к анализу этнополитических процессов в рамках этой парадигмы работают Э. Паин и Л. Дробиже­ва, с изучением модернизации социокультурной сферы связаны, пре­жде всего, имена А. Ахиезера, Т. Заславской, С. Кирдиной, Н. Лапина, Н. Тихоновой, демографическими аспектами модернизации занимаются А. Вишневский, С. Захаров и др.

При этом логика соответствующих исследований в России такова, что центр внимания постепенно смещается к проблемам социокультур­ной модернизации, где всё большее число учёных начинают усматри­вать причину торможения экономических и политических реформ. В на­учных дискуссиях по этой проблематики часто звучит предположение о первичном характере социокультурной модернизации по отношению к состоянию таких сфер, как экономика и политика.

В ходе идущих сейчас споров о возможности осуществления модер­низации в России без «ренессанса фундаментализма», муссируется тезис, что Россия – особая цивилизация, которая развивается своим путём. Но это не снимает вопрос о том, что же в реальности характеризует эту циви­лизацию как на уровне ценностей, норм поведения её представителей, так и на уровне функционирования во многом взаимообусловленных этими ценностями и нормами институтов. Неясным при такой общей по­сылке остаётся и то, что в ценностях и нормах современных россиян идёт от особенностей цивилизации, а что от специфики прошлого развития (в частности, от того, что экономическая модернизация в России ХХ в. про­водилась при опоре на социокультурный традиционализм) [2].

Понятие «модернизация», широко употребляемое сегодня, было введено лишь в 1950-х гг., а в основе концепции модернизации лежат идеи К. Маркса, М. Вебера, О. Конта, Г. Спенсера об особенностях пе­рехода от аграрного к индустриальному обществу и различиях этих об­ществ. Под понятием модернизации, при всём многообразии его трак­товок, подразумевается тот скачок в социетальном состоянии общества, переход его в качественно новое состояние, в ходе которого ранее аграр­ные, традиционные общества становятся современными, «модернизиро­ванными» В понятие модернизации в этом случае включаются процес­сы индустриализации, урбанизации, рационализации, секуляризации, смены демографического поведения и т.д. И хотя характеристики сути этого перехода и определение самого модернизированного общества как результата процесса модернизации у разных авторов различны, многие его черты значимы для всех, кто занимался этой проблематикой.

Проблема модернизации России имеет длинную историю. Наша страна первой из стран Востока приступила к модернизации. В её исто­рии просматривается пять самостоятельных вариантов модернизации. Это модернизация Петра I первой четверти ХVIII в., Александра II вто­рой половины ХIХ в., П.А. Столыпина начала ХХ в., Сталинская или социалистическая модернизация и современная конца ХХ начала ХХI в. (под чьим именем она войдёт в историю покажет будущее). Историче­ские особенности осуществления первых четырёх вариантов показаны в работе Л.И. Семенниковой [7], а именно, противоречивость, циклич­ность, фрагментарность и незавершённость.

Даже ограничивая обзор подходов к объяснению особенностей про­ведения модернизации в России, историки всё равно оказываются в без­брежном море идей, которые придётся весьма огрублено и в чём-то про­извольно объединить в несколько групп. В результате этих обобщений выделяются лишь некоторые специфические характеристики россий­ской модернизации.

Догоняющая (верхушечная или мобилизационная) модернизация. Побудительным мотивом такой модернизации является осознание эли­тами актуального отставания страны, чаще всего в условиях проигран­ных ею войн или перед лицом угроз вражеского нашествия. Именно при актуализации угроз существованию страны чувство опасности охватыва­ет элиты, побуждая их к реформам. Однако узость социальной базы ре­формирования делает его крайне неустойчивым: как только элиты усма­тривают угрозы своим интересам, они останавливают обновление. Народ обычно воспринимает такой процесс обновления страны как внешнее, инородное, навязанное явление, поэтому верхушечные реформы всегда сменяются взрывом традиционализма. Данный тип реформирования страны утвердился в России, начиная с Петра I [9]. В определении рос­сийской модернизации как «догоняющей» проявляется, прежде всего, её незавершённый, фрагментарный характер.

Неравномерная модернизация. Это также весьма популярная ха­рактеристика, используемая при оценке модернизации в России. По­мимо узости социальной базы реформ, они были также узки и по зоне охвата общественной жизни, ограничиваясь достижением быстрого эко­номического роста в сферах, главным образом связанных с повышением обороноспособности страны. Временные прорывы в области экономики не уменьшали общий уровень отсталости страны. Такая модернизация требовала мобилизации ресурсов всех видов, прежде всего человече­ских. Это вело не только к прямым демографическим потерям в ходе осуществления таких принудительных экономических проектов, как индустриализация в форме великих «строек» силами заключённых или коллективизация, сопровождавшаяся голодом и вымиранием, но и к долговременным демографическим потерям, связанным с закреплением в массовом сознании низкой ценности человеческой жизни. Во многом именно этим объясняется нынешний демографический кризис в России [1].

Советский дискурс модернизации в большей мере, чем западный, культивировал идею научно-технического прогресса. Достаточно вспом­нить известный лозунг: «Коммунизм = советская власть + электрифика­ция всей страны». Но идея научно-технического прогресса отрывалась от своей естественной основы – эмансипации личности и поощрения свобо­ды научного творчества. В результате научно-технические достижения становились достоянием преимущественно оборонной сферы, не распро­страняясь на самые широкие области жизни страны, включая народное хозяйство. Именно фрагментарность научно-технического развития и его отрыв от роста человеческого капитала может иметь наиболее дра­матические последствия для России сегодня по мере её перехода к по­стиндустриальному варианту модернизации.

Все приведённые характеристики модернизационных трансформа­ций не противоречат друг другу и могут быть использованы в качестве объяснения цикличности российского пути развития как «бега по кругу». Сама идея извечного движения по кругу противоречит сути теории мо­дернизации, которая во всех своих версиях предполагает возможность прогресса. Это подтверждает мировой опыт. Так страны, на периферии Римской империи, стали впоследствии лидерами европейской модер­низации. Многие другие государства, включая те, что сегодня входят в число наиболее развитых, в своё время были в роли «догоняющих». По­пытки же найти ответ на вопрос, что мешает России преодолеть силу сопротивления догоняющей модели развития, на мой взгляд, приводят нас к проблеме способов осуществления модернизации.

С точки зрения способов осуществления, можно утверждать, что России присущи два вида модернизации. Либеральные модернизации, которые обычно не завершаются и бывают малоэффективными, и авто­ритарные, которые, с моей точки зрения, бывают квазиэффективными – они дают быстрый и резкий эффект, а потом обратный откат. При этом понятно, что либеральная модернизация – вроде бы приглашение обще­ства к участию в модернизации, но почему-то это участие оказывается неэффективным; а авторитарная модернизация – отказ, запрет для уча­стия общества в модернизации, но при этом неучастие общества даёт эф­фект отката.

Явно просматривающиеся в истории страны модернизационные циклы сделали в последние годы достаточно популярной теорию зави­симости от предшествующего развития. Главное, на мой взгляд, состоит в том, что в России по-прежнему существует мощный пласт традициона­лизма, в основе которого – особенности русского национального самосо­знания. И вся история модернизации не может быть понятой без учёта этого факта.

Сегодня много говорят о русской национальной идее. Представ­ляется, что никакой русской идеи не существует, а есть черты русского национального характера, которые в основном сформировались ещё в условиях Московского царства под влиянием целого ряда факторов.

Влияние природно-климатического фактора на жизнедеятель­ность человека и различные формы общественного бытия признано в науке ещё со времён французского Просвещения. В русской историче­ской науке много внимания этому фактору уделили С. Соловьёв и его последователи. Вышедшие в последние годы работы Л.В. Милова могут рассматриваться как появление новых тенденций в изучении данной проблемы [4].

Влияние природно-климатических условий состоит в том, что в условиях своей повседневной деятельности человек приспосабливается к обычной для него природной среде, вырабатывая при этом определён­ные стереотипы поведения и навыки, задающие контуры националь­ного характера. Скоротечность рабочего сезона земледельческих работ, требующая почти круглосуточной тяжёлой и быстрой физической рабо­ты, за многие столетия сформировала в крестьянстве трудолюбие и бы­строту в работе, способность к наивысшему напряжению физических и моральных сил. Русские крестьяне период весенне-полевых работ всегда называли «страдой», т.е. периодом физических страданий: «где пахарь плачет, там жнея скачет», «день летний год кормит», «не сможешь – не осилишь, не надорвёшься – не поможешь» и т. п. [6]. Трудолюбию русских крестьян сопутствовали такие черты характера и психологии, как «про­ворность», «расторопность», «поворотливость». Эти черты воспитывались с детства. Однако не только необычайное трудолюбие, поворотливость и проворность формировались под влиянием природно-климатического фактора, но и другие противоположные черты поведения. Отсутствие значимой корреляции между мерой трудовых затрат и мерой получае­мого урожая в течение многих столетий не могло не создать настроений определённого скепсиса по отношению к собственным усилиям. Это вы­рабатывало такую поведенческую особенность русского крестьянства, как небрежность в работе, отсутствие пунктуальности и тщательности. И хотя эти настроения затрагивали лишь часть крестьянства, они были заметным явлением. В крепостную эпоху они были свойственны, прежде всего, барщинному крестьянству, т.е. той категории населения страны, которая в условиях жесточайшей нехватки рабочего времени вынужде­на была в первую очередь работать на барина.

В среде крепостного крестьянства формировалась ещё одна черта ментальности русского человека: пассивное отношение к своему соб­ственному хозяйству, безразличие к удручающей перспективе своей собственной жизни и жизни членов своей семьи. Всё это формируется в условиях, когда вместо 1 – 1,5 дес. более или менее тщательной вспашки он вынужден (и барин понуждает к этому) пахать вдвое, втрое больше, причём там, где нужно вспахать 3 – 4 раза, он вынужден пахать 2 раза, а то и вовсе единожды. Одно сознание столь вынужденной небрежности может привести, в конце концов, к нервному срыву, ожесточению, от­чаянию. Приходиться только удивляться, что количество равнодушных, не верящих в свои силы людей, да и просто опустившихся, было не столь уж велико. Важнейшую роль в этом играли могучие стереотипы тради­ционной крестьянской общинности. Тяжкие природно-климатические условия заставляли российского крестьянина в течение долгих столетий дорожить общиной как нормой социальной организации. Сам тип рус­ской ментальности на протяжении весьма длительного периода истории отличался явным приматом «общинного» над «частным». Ведь даже в сравнительно поздний период истории индивидуальное крестьянское хо­зяйство было слишком неустойчивым. Оно часто гибло под ударами при­родной стихии. Вполне естественное желание земледельца вести личное хозяйство в крестьянине соседствовало с тенденцией к коллективизму, взаимовыручке, взаимопомощи. Это свойство менталитета русского кре­стьянина пронизывало многие стороны его труда и быта, народное твор­чество, празднества. Способность признавать «общее» более важным, чем «частное» (отнюдь не отвергая последнее), имела громадное значение в истории народа. Наряду с такими производственными качествами, как доброта, отзывчивость, долготерпение, трудолюбие, она на протяжении столетий составляла главную особенность русского менталитета.

Особое влияние на формирование русского национального самосо­знания оказало православие. В исторической науке впервые много вни­мания роли православия в русской истории уделили славянофилы. Ме­тодологическая постановка проблемы фактора православия в русской истории дана в статье И. Яковенко [10].

В православии слабее, чем в западном христианстве, выражена идея прогресса. Первоначально христианский символ веры был сфор­мулирован на основе Евангелий (Новый Завет). В дальнейшем запад­ное христианство, расширяя символ веры, включило в него и положения Ветхого Завета. Русское православие ориентировано, прежде всего, на Евангелия. А идея прогресса наиболее ярко выражена в Ветхом завете. Религиозные деятели, приверженные классическому русскому правосла­вию постоянно подчёркивали, что идеал православия есть не прогресс, но преображение. Новый Завет не знает прогресса в европейском смысле этого слова, в смысле движения вперёд в одной и той же плоскости. Но­вый Завет говорит о преображении естества и о движении и вследствие этого не вперёд, а вверх, к небу и Богу.

Русское православие ориентировало человека на иное понимание целей жизни, т. к. стимулировало стремление к самосовершенствова­нию, духовному преображению, приближению к христианским идеалам. Это способствовало появлению такого феномена, неизвестного западно­му христианскому миру, как духовность.

Чертами русского национального самосознания, несущими печать религии, являются, во-первых, соединение характерной для Востока духовности, что выражено в православии, со стремлением к прогрессу, свободе, характерными для Запада. Отсюда проистекает стремление всех спасти. На меркантильный Запад принести духовность, на жесто­косердечный Восток – христианское милосердие. Эта черта на массовом уровне давала оправдание завоевательной политике России. Во-вторых, коллективизм, слабо выраженное личностное сознание, что во многом связано с соборным представлением о мире. В соответствии с положени­ями православия, мир многогранен, но гармоничен. Если что-то разъять в этой гармонии, мир умрёт, гармония погибнет. Соборность не просто коллективная общность, а духовное единение, единство нации в вере, вере православной. Если в Европе, в протестантизме вера толкала че­ловека к активности, поскольку это было залогом индивидуального спа­сения, то в России спасение могло быть только коллективным во главе с православным царём. В-третьих, в православии более ярко, чем в запад­ном христианстве выражена идея социального равенства. Собственность у русских не священна. В православной культуре принято благоговеть перед духовными святынями, а поклонение материальным ценностям не приветствуется. Что такое собственность, как не золотой телец? А что такое золотой телец как не идол? Но если идол обожествлён, следова­тельно, истинного бога нет. Частная собственность у русских не абсолю­тизируется, т.е. отношение к собственности связано с её происхождением. Известное изречение Веспасиана «деньги не пахнут» в нашей культуре не работает. Здесь деньги пахнут и немаловажно пахнут они трудовым потом или нечестной наживой. «От трудов праведных, не наживёшь па­лат каменных», – говорит русская пословица.

Православие осуждало накопительство, жажду наживы. На Запа­де много говорят о социальной справедливости, но когда говорят о своих знакомых – богатых, то всегда с почтением. А у нас: будут ли говорить с уважением и почтением о богатом человеке? Отношение к богатству на психологическом уровне основано на глубинной установке на богатство как на антиидеал.

Таким образом, национальное самосознание в России тесно срос­лось с православием.

На формирование русского национального самосознания оказало влияние и монголо-татарское завоевание. Роль монголо-татар в форми­ровании быта, нравов, менталитета основательно представлена в много­томном Курсе русской истории Е. Ф. Шмурло [8].

Свыше чем двухвековое общение с татарами привело к тому, что целые поколения росли в сознании своего рабского состояния. Утрачива­лось чувство самоуважения, чувство личного достоинства уступало место раболепному преклонению. Страх за своё существование, неуверенность в завтрашнем дне породили угодничество, пресмыкание перед грубой силой.

Гнёт татарского ига воспитал рабское чувство низших перед выс­шими, заглушил чувство законности и нравственного долга и силу по­ставил выше закона. С потерей уважения к самому себе не могло быть места и уважению к ближнему.

Модернизация, проводившаяся в России в ХVIII, ХIХ вв. как ве­стернизация, непоследовательно и противоречиво усиливала антибур­жуазные традиции русского народа. Проблема влияния модернизации на изменение психологии русского народа показана в фундаментальном двухтомном труде Б.Н. Миронова «Социальная история России периода империи (ХVIII – начало ХХ в.)» [5].

Общинные представления о правильной и справедливой органи­зации жизни тормозили развитие инициативы и индивидуализма, пре­пятствовали росту эффективности труда, культивировали неприятие понятий буржуазной и государственной пользы и выгоды. Достаток по­нимался как удовлетворение скромных материальных потребностей; бо­гатство считалось аморальным и нажитым не по совести, в ущерб дру­гим; земля воспринималась не как объект собственности, а как условие труда, на которое имеет право каждый, её обрабатывающий; перед Бо­гом и царём все равны, а в благополучии и в беде видели ниспосланный Богом дар или наказание.

Далёкой от принципов буржуазности была и общинная трудовая этика. Согласно этой морали трудиться нужно умеренно («Подать опла­чена, хлеб есть, и лежи на печи», «Работа не волк – в лес не убежит»), а накопление, чрезмерное усердие не считалось богоугодным делом («У Бога дней впереди много – наработаемся»). Невероятно, но оказывает­ся, нерабочих, в том числе праздничных дней, в 1850-е гг. было соответ­ственно 230 и 95 дней, а в 1902 г. – 258 и 123 дня!

Стереотипы и стандарты сознания крестьян передавались и го­родским низам. Мигранты из деревни сопротивлялись проникнове­нию в свою среду светской, буржуазной культуры, защищали привыч­ный уклад. Следствием модернизации была экспансия крестьянской субкультуры, о масштабах которой можно судить хотя бы потому, что с 1858 г. по 1897 г. численность крестьян-горожан возросла в 4,6 раза. В Петербурге и Москве доля крестьян-мигрантов достигала в 1897 г. 70 %, удельный же вес коренных горожан резко уменьшался. Формирование буржуазного менталитета тормозилось тем, что мигранты, не успевая «перевариться» в городской среде, привносили в неё деревенские стан­дарты поведения. В мегаполисах, куда направлялся их основной поток, грамотность росла медленнее, чем в малых городах; существенно сни­жался возраст вступления в брак. Значительное воздействие крестьян­ский менталитет оказывал на рабочий класс, который в последней трети ХIХ в. на 80 % рекрутировался из деревенских мигрантов. Модерниза­ция, ассоциировавшаяся с тяжёлым трудом, отрывом от родины и семьи, подталкивала к мечтаниям о переустройстве города и промышленности по модели сельской общины. И, кстати, здесь можно усмотреть истоки успеха социал-демократических идей (насильственная экспроприация имущества и его передача рабочим, введение рабочего контроля, власти советов и др.), весьма точно отражавших установки крестьянского массо­вого сознания, адаптированного к городским условиям.

В начале ХХ в. незавершённость социальной модернизации выра­жалась в том, что глубинной установкой менталитета интеллигенции, «среднего класса», была так же антибуржуазность, в то время как имен­но они, должны были выступать носителями буржуазного сознания. Ре­зультаты анализа публиковавшихся в 1870 – 1913 гг. в журнале «Нива» биографических статей, заметок, некрологов, посвящённых российским предпринимателям, свидетельствуют о непопулярности буржуазного типа личности, о неприятии таких базовых ценностей, как богатство, слава, личный успех. Антибуржуазностью страдали в начале ХХ в. и уча­щиеся гимназий. Среди «литературных идеалов» как объектов подража­ния «богачи» занимали последнее, 26-е место. Интересно, что и у самого класса предпринимателей отсутствовало буржуазное сознание. Пред­ставители нарождающейся в России буржуазии заметно отличались по облику, характеру, манерам поведения от коллег из Западной Европы. Например, длительное время для купечества идеалом оказывалось не последовательное приумножение капитала и развитие производства, а в первую очередь шикарная жизнь с подражанием богатым дворянам. Подчас предпринимательской активности хватало, чтобы стремительно разбогатеть, – второе же поколение проматывало российский капитал, а третье – окончательно разорялось.

Очень важно отметить такую тенденцию, сформировавшуюся под влиянием модернизации, как раскол общественного сознания русского народа на две части. Процессы модернизации протекали у всех сословий асинхронно, поэтому они находились на разных стадиях социального развития и организации. В начале ХХ в. только дворянство и интелли­генция полностью прошли процесс социальной модернизации, обладали светской субкультурой, жили по законам современного гражданского об­щества. Развитие индивидуальной личности достигло в их среде уровня, при котором люди ощущают себя самодостаточными и автономными от любых коллективов (община, семья, корпорация), психологически гото­вы к любым переменам и разделяют концепцию прогресса. Большая же часть общества медленно усваивала новые модели поведения, фактиче­ски «варилась в собственном соку», существуя в рамках своей субкульту­ры.

Анализ истории России показывает, что это весьма нединамичная страна по имманентным характеристикам. Она всегда развивалась экс­тенсивно. Но три века российской модернизации полностью исчерпали возможности экстенсивного роста. Крах советского проекта был обуслов­лен тем, что коммунистический строй так и не смог провести российское общество через порог, разделяющий экстенсивную и интенсивную стра­тегии исторического бытия. Величайшее достижение советской эпохи со­стояло в том, что она окончательно уничтожила традиционную русскую деревню. Источник имманентно-статистического человеческого матери­ала кончился к 1970-м гг. Но урбанизированный советский человек – не тот человек, которого мы знаем по зарубежной урбанизации. Традици­онный крестьянский мотив перешёл на новую урбанистическую почву и тормозит движение [2].

В начале ХХ в. стало ясно, что крестьянин, выброшенный из сель­ской общины в город, становится атомизированным индивидом, к соци­альной самоорганизации не предрасположенным. Инерция же общин­ного коллективизма нередко проявлялась в повышенной склонности к созданию или пополнению локальных городских общностей крими­нального или полукриминального типа. Общинный коллективизм не содержит культурных предпосылок для трансформации в добровольную коллективность за пределами общины. Воспроизводимая им культура блокирует развитие понятия об общем интересе как интересе националь­ном, государственном. В своей потенции эта культура анархическая, что и проявилось наглядно в годы гражданской войны.

Советский коллективизм был «псевдо», потому, что не был добро­вольной, свободной самоорганизацией людей, а предписывался госу­дарством. Формирование отсутствующего в культуре понятия об общем интересе взяло на себя государство. Но при этом оно полностью моно­полизировало представительство этого интереса, транслируя его посред­ством административного и идеологического навязывания своих целе­полаганий. То был общий интерес, лишавший самостоятельного статуса интересы частные и групповые. Наше общество сегодня – это атомизиро­ванное общество, где горизонтальные связи возникают с трудом, в куль­туре которого отсутствует высокий статус интереса группового, консоли­дирующего людей и превращающего их в гражданское общество.

Таким образом, причиной торможения модернизации в России яв­ляется её социокультурная специфика. Она связана, прежде всего, с го­сподством в ней особой модели взаимоотношений общества, личности и государства, выступающей разновидностью моделей, характерных для традиционного общества, хотя и вступивших уже в эпоху своего разло­жения. Сами россияне очень хорошо понимают, что российская модель взаимоотношений общества, личности и государства имеет значитель­ные отличия от западноевропейской, и уже, поэтому любые реформы по западному образцу в России невозможны.

При этом, с одной стороны, они в большинстве своём убеждены в необходимости реформирования страны, продвижения её по рыночному пути, но с другой – всё это не означает для них проведения реформ по западному пути развития. В последнем их не устраивает, прежде всего, иное понимание того, «что такое хорошо и что такое плохо», отличающее­ся от западного приоритетом интересов общества, выразителем которых выступает государство, над интересами личности. Для россиян не те или иные группы индивидов должны в борьбе друг с другом отстаивать свои интересы, а государство как выразитель общих интересов должно, на базе общественного консенсуса проводить политику, направленную на благо народа как единой общности.

Это, конечно, принципиально иная модель взаимоотношений лич­ности и государства, нежели существующая в Западной Европе, где го­сударство заботится не об абстрактном «благе народа», а выступает га­рантом интересов и прав человека в его взаимоотношениях с обществом. Однако общественное сознание в сегодняшней России не монолитно. Правы те авторы, которые говорят о противоречии традиционалистско­го и либерального начал как базовой характеристики российского об­щественного сознания: около половины всех россиян можно отнести к промежуточному типу сознания [6]. А это означает возможность прео­доления социокультурных ограничений и зависимости от особенностей исторического пути при усилении импульсов внешнего воздействия.

Применительно к процессу модернизации общества речь идёт, пре­жде всего, о мировом экономическом соревновании, проигрыш в котором России был важнейшим стимулом к её модернизации во все времена. Но если в ХIХ и ХХ вв. экономическое отставание осознавалось верху­шечными слоями лишь после неудачных войн, то в 1980 гг. оно стало очевидностью в мирное время. Эта же тенденция может обозначиться в ближайшем будущем, когда станет явным отрыв России от стран, пере­шедших к постиндустриальной экономике, когда большая часть ВНП производится не в промышленности и сельском хозяйстве, а в сферах услуг, образования и производства интеллектуальных продуктов. С сере­дины 1990 гг. «все западные страны вступили в полосу устойчивого роста информационного сектора экономики, ставшего основой хозяйственного прогресса». К концу 1990 гг. в США только «отрасли, производящие ин­формационные блага, обеспечили треть прироста американского ВНП и 37 % всех новых рабочих мест». Если же говорить обо всей совокупности отраслей постиндустриальной экономики, то они обеспечили 70 % ВНП США и крупнейших стран ЕС [3, с..71-76].

Одна лишь возможность сужения рынка сбыта энергетических ре­сурсов должна подстегнуть Россию к модернизации. Есть и другие сти­мулы её движения в этом же направлении – демографические, военные, экологические. Однако такой переход нельзя осуществить по традици­онной для России модели мобилизационной, фрагментарной модерниза­ции. Пётр I мог построить Петербург, согнав для строительства крепост­ных, и заставить их производить пушки на заводах Демидова. Сталин мог строить Беломорканал силами заключённых и даже разрабатывать новые самолёты в лагерных «шарашках», но переход к информацион­ным технологиям невозможен за счёт мобилизационного напора. Такой переход требует массового добровольного и заинтересованного участия граждан, их креативности, раскрепощения индивидуальности и высо­кой интеллектуальной подготовки. Именно поэтому столь огромны вло­жения в образование постиндустриальных обществ.

Рост образования и поощрение творчества влекут за собой рост самоуважения человека и другие социально-политические следствия. Взаимосвязь между ростом самоуважения человека и изменением его гражданской позиции в России уже заметна. Таким образом, проявление и усиление внешних вызовов может стимулировать в России перестройку всей системы общественных отно­шений и интересов. В стране уже накапливаются и внутренние факторы перемен, связанные, прежде всего, с потребностью какой-то части обще­ства в самовыражении, самозащите, сплочении и социальном самоопре­делении. Эта потребность в сочетании с необходимостью перестройки экономики может стать началом нового этапа социально-политической модернизации России, при которой возрастёт роль общества как важней­шего элемента политической системы и осознание ценности человека и его жизни.

Литература

1. Архангельский В.Н. Стратегия демографического развития России. М.: Интерпрас, 2005. 402 с.

2. Вишневский А.Г. Серп и рубль. Консервативная модернизация в СССР. М.: ОГИ, 1998. 432 c.

3. Иноземцев В.Л. Пределы «догоняющего» развития. М.: Интерпрас, 2000. 312 с.

4. Милов Л. В Природно-климатический фактор и особенности российского исторического процесса // Вопросы истории. 1992. № 4-5. Милов Л. В.Природно­климатический фактор и менталитет русского крестьянства // Общественные науки и современность. 1995. № 4.

5. Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (ХVIII – начало ХХ в.). Генезис личности, демографической семьи, гражданского общества и правового государства. Т. 1 2. СПб., 1999.

6. Пословицы русского народа. Сборник В. Даля. В 3-х т. Т. 3. М., 1993. С. 541-542, 558-559, 400.

7. Семенникова Л. И. Цивилизационные парадигмы в истории России // Обшественные науки и современность. 1996. № 6. С. 86-102, 1997. № 1. С. 75­

8. Шмурло Е. Ф. Курс русской истории. В 3-х т. Т. 2. СПб., 1999.

9. Эйдельман Н. Я. «Революция сверху в России». М.: Наука, 1989. 385 с.

10. Яковенко И. Православие и исторические судьбы России // Общественные науки и современность. 1994. № 2. С. 47-56.

 

Это ознакомительная текстовая версия, полный вариант статьи в формате pdf Вы можете скачать по этой ссылке

	Официальный сайт журнала «Ойкумена. Регионоведческие исследования». Разработка и дизайн: техническая редакция журнала «Ойкумена. Регионоведческие исследования», 2009 – 2013 гг.