Киреев А. А.

Это ознакомительная текстовая версия,
полный вариант статьи в формате pdf
Вы можете скачать по этой ссылке

В конце 1980-х – начале 1990-х гг. в эволюции российских границ произошёл чрезвычайно важный и в полной мере не осмысленный до настоящего времени поворот. Быть может впервые в своей истории из военно-политического феномена, средства государственного контроля над пространством, они стали трансформироваться в явление, прежде всего, социально-экономической и социокультурной реальности, в один из мощнейших механизмов функционирования и развития общества. Новое понимание сущности национальной границы и изменившиеся критерии оценки её эффективности постепенно приводят власть и общество к осознанию того, что этот объект, представлявшийся ранее чем-то монолитным, в действительности имеет очень сложную и географически неоднородную структуру. Целостность «священных рубежей Родины» начинает распадаться на отдельные части, с весьма различным, далёким друг от друга имиджем. Среди этого разнообразия вдруг обнаружившихся у России в последнее двадцатилетие границ, уже появились свои лидеры и аутсайдеры. Если отвлечься от некоторых дифференцирующих признаков и свести эту мозаику к основным географическим блокам, то полярные позиции на шкале общественной эффективности, безусловно, займут европейский (выходящий на страны ЕС) и дальневосточный (соприкасающийся в основном с КНР) сегменты российской границы. В настоящей работе я попытаюсь выявить ключевые особенности этих частей пограничного периметра России, которые обусловливают столь различное влияние последних на развитие прилегающих к ним российских регионов и страны в целом.

Наиболее очевидные различия европейской и дальневосточной границ касаются интенсивности их общественного использования, т.е. прежде всего объёмов пересекающих их потоков различных общественных ресурсов. Некоторое, пусть и очень приблизительное, представление об этой интенсивности даёт, например, сравнение данных о товарообороте России со странами ЕС и КНР. В предкризисном 2008 г. по своей стоимости товарооборот России с Европой превосходил её товарооборот с Китаем более чем в 6,7 раза. Ещё более значительный разрыв характеризует такие показатели трансграничного взаимодействия России с её основными западным и восточным партнёрами как объёмы взаимных инвестиций и миграционного обмена.

Показатели активности трансграничных отношений национального, общероссийского уровня включают в себя деятельность крупных государственных корпораций и не позволяют точно идентифицировать географические рамки описываемых транзакций. Поэтому значительно большей ценностью для выявления общественного эффекта конкретных участков национальной границы обладают статистические данные о трансграничных отношениях непосредственно прилегающих к этим участкам регионов.

Различия в состоянии трансграничных отношений европейских и дальневосточных регионов4 России также более чем заметны. Так, если на 2007 г. объём трансграничной торговли европейских регионов РФ с сопредельными государствами ЕС определялся в 15,3 млрд. долл., то товарооборот дальневосточных регионов с Китаем оценивался в сумму не многим более 4 млрд. долл. [5, с. 367; 25, с. 70]. Объём полученных в том же 2007 г. прямых иностранных инвестиций, достигавший в регионах европейского приграничья России 1449 млн. долл., в дальневосточных регионах составлял только 226 млн. долл. [10].

Столь выраженные различия в интенсивности трансграничных отношений европейских и дальневосточных регионов страны едва ли можно объяснить влиянием «большой» мировой политики. На межгосударственном уровне в 1990-е и 2000-е гг. отношения РФ и КНР развивались весьма благополучно и ровно. Тесное политическое сотрудничество двух государств, наиболее ярко воплощавшееся в их совместных демаршах против действий США и НАТО и в полной мере отвечавшее смыслу понятия «стратегическое партнёрство», для российско-китайских связей в неполитических сферах выступало скорее стимулирующим фактором. Напротив, отношения Москвы и Брюсселя в этот период неоднократно осложнялись острыми политическими кризисами – начиная от событий в Чечне и Югославии и до конфликтов в Абхазии и Южной Осетии. Ещё большей сложностью и противоречивостью, чем отношения с Брюсселем, отличалось внешнеполитическое взаимодействие России с новыми восточноевропейскими членами ЕС, включая таких её прямых соседей как Эстония, Латвия, Литва и Польша.

Говоря о развитии трансграничных отношений РДВ, целый ряд отечественных исследователей обращает внимание на то неблагоприятное воздействие, которое оказывает на него государственное управление функционированием дальневосточного участка границы, осуществляемая в этом регионе (особенно в последнее десятилетие) пограничная (трансграничная) политика [2, с. 124-125; 9, с. 20; 15, с. 188; 24, с. 210-211]. Как отмечают эти исследователи, политика федерального центра в области создания нормативно-правовых и институциональных условий для трансграничного сотрудничества имеет скорее сдерживающий характер. Примечательно, что по сути той же точки зрения придерживаются и китайские авторы, пишущие о многочисленных административных препонах и о пассивности России в вопросе о дальнейшей либерализации трансграничных экономических отношений с Китаем [6, с. 192-195; 23, с. 28].

Слабость правовой и институциональной базы трансграничных отношений дальневосточных регионов действительно трудно отрицать. Хотя многие проблемы в этой сфере являются общегосударственными1,институционально-правовые условия функционирования дальневосточной границы РФ особенно неблагополучны. Международно-правовой основой сотрудничества на этой границе на сегодня служат российскокитайские межправительственные соглашения, подписанные главным образом ещё в 1990-е гг. Важнейшими среди них являются Соглашение о принципах сотрудничества между административными образованиями РФ и КНР от 10 ноября 1997 г. и Соглашение о пропуске граждан двух стран в расположенные на границе торговые комплексы от 2 июня 1999 г. [12, с. 171]. Появившиеся в рамках фактически уже не существующего политического режима, после перестройки федеративных отношений в России в первой половине 2000-х гг. эти соглашения в значительной мере утратили свою функциональность. В октябре 2009 г. премьер-министрами РФ и КНР была подписана амбициозная «Программа сотрудничества между регионами Дальнего Востока и Восточной Сибири РФ и Северо-Востока КНР (на 2009 – 2018 гг.)» [20]. Однако по прошествии двух лет после подписания этого юридически не обязывающего стороны документа его реализация всё ещё остаётся на начальной стадии [8, c. 172-177; 18].

В ещё более проблематичном состоянии находятся в настоящее время организационные механизмы трансграничных отношений дальневосточных регионов. В последние десятилетия институты приграничного и трансграничного сотрудничества на РДВ развивались в двух основных формах – свободных экономических зон (с 1990 г.) и приграничных торгово-экономических комплексов (с 1998 г.). Из 4 СЭЗ, образованных в дальневосточных регионах в изучаемый период, прежде всего, в расчёте на китайский бизнес, реально работающими (в плане регистрации предприятий и привлечения инвестиций), с некоторыми оговорками, можно признать две – микрозоны в гг. Находке и Уссурийске [12,с. 176; 16, с. 62-63]. Две другие СЭЗ, имеющие значительно больший территориальный масштаб, – «Ева» (в ЕАО) и «Туманган» (на стыке границ РФ, КНР и КНДР) до сих пор практически не функционируют. В конце 1990-х гг. на дальневосточной границе совместным решением российского и китайского правительств был создан ещё один тип институтов локального трансграничного сотрудничества – приграничные торгово-экономические комплексы (ПТЭК). Подобные комплексы были учреждены в районах пограничных переходов Хейхе-Благовещенск и Суйфунхе-Пограничный. Однако вследствие неурегулированности ряда юридических вопросов, а также непоследовательности политики российских властей на полную мощность инфраструктура этих двух ПТЭК всё ещё не задействована [2, с. 122-124].

В целом характерными особенностями существующих в дальневосточных регионах институтов трансграничного сотрудничества (СЭЗ и ПТЭК) являются их высокая зависимость от поддержки государства, локальность масштабов деятельности и преимущественно торговая направленность при довольно незначительной способности к привлечению иностранных технологий и инвестиций.

На фоне ситуации в дальневосточном приграничье, формирование правовой и институциональной базы европейского направления трансграничного сотрудничества происходило заметно динамичнее. Хотя основополагающим документом, определяющим рамки развития в т.ч. и трансграничного взаимодействия стран ЕС и европейских регионов РФ, до сего дня является Соглашение о партнёрстве и сотрудничестве между ЕС и Россией, подписанное ещё в 1994 г. (вступило в силу в 1997 г.), с начала 2000-х гг. в международно-правовую базу этого взаимодействия был внесён ряд важных дополнений. Так, в мае 2003 г. на саммите России и ЕС была принята «Концепция создания четырёх общих пространств» – экономического, пространства свободы, безопасности и правосудия, пространства внешней безопасности и научно-образовательного пространства. При этом, целью формирования важнейшего из них общего экономического пространства было поставлено достижение свободы перемещения между ЕС и Россией товаров, людей, услуг и капиталов. В мае 2005 г. стороны дополнили Концепцию конкретным среднесрочным планом совместных действий, утвердив по каждому из четырёх общих пространств соответствующую «дорожную карту» его построения [3,с. 284-285, 291-292; 7].

Несмотря на то, что сами документы, подписанные в первую половину 2000-х гг., носят характер деклараций о намерениях, они оказали значительное стимулирующее влияние на динамику трансграничных связей сторон. Такой эффект, на мой взгляд, во многом обусловлен тем, что упомянутые общие международные договорённости опираются на целый комплекс тесно связанных с ними внутренних нормативноправовых актов ЕС и России различного уровня и типа. При этом, первенство в развитии собственной правовой базы трансграничного сотрудничества как согласованной системы нормативно-правовых актов – от общих положений (Европейская конвенция о приграничном сотрудничестве 1980 г.) до специализированных административных программ (таких как ТАСИС и ИНТЕРРЕГ в 1994 – 2006 гг. и ИЕСП с 2007 г.) – безусловно, принадлежит ЕС. Именно под воздействием европейского права в изучаемый период происходило формирование российского законодательства по вопросам трансграничного сотрудничества, что является одним из свидетельств той ведущей, инициативной роли, которую играет ЕС в данной сфере двусторонних отношений [7; 14, c. 50-53].

Относительно развитая, многоуровневая нормативно-правовая база трансграничного сотрудничества европейских регионов РФ создаёт благоприятную среду для активного институционального строительства, принимающего различные, как функциональные, так и территориальные, формы. В 1990-е гг. основным типом территориальных институтов трансграничного сотрудничества на европейской границе России, как и на дальневосточных рубежах, являлись СЭЗ. Они были образованы в Ленинграде, Выборге и Калининградской области [19, с. 366-369]. Самой успешной из этих СЭЗ оказалась крупнейшая на европейской границе страны зона беспошлинной торговли (а с 2007 г. и туристcкорекреационная зона) [2, с. 196-197], занимающая территорию всего Калининградского анклава.

Вместе с тем, с конца 1990-х гг., под впечатлением от результатов региональной политики в ЕС, власти приграничных субъектов РФ начинают проявлять возрастающий интерес к такому новому институциональному формату сотрудничества как еврорегион. В действительности, под общим термином «еврорегион» скрывается широкий спектр разнообразных организационных механизмов трансграничной кооперации, развивавшихся в Европе с конца 1950-х гг. Ключевыми признаками еврорегионов, объединяющими все их возможные разновидности, с моей точки зрения, можно считать участие в их учреждении региональных или/и местных (муниципальных) властей двух и более сопредельных государств и наличие постоянных органов управления сотрудничеством, полномочных в пределах территории данного еврорегиона [13, с. 86-87; 19, с. 371].

Процесс формирования еврорегионов с российским участием стартовал в 1998 г., когда муниципальными образованиями Калининградской области вместе с приграничными муниципалитетами Дании, Литвы, Польши и Швеции был учреждён еврорегион «Балтика». К концу 2000-х гг. количество функционирующих на границе с ЕС еврорегионов достигло 92. Помимо Калининградской области в создании этих еврорегионов приняли участие местные и региональные власти Республики Карелия, Ленинградской и Псковской областей [13, с. 87; 14, с. 50; 17, с. 5]. Несмотря на многие (обусловленные, как правило, дипломатическими трениями между Москвой и Брюсселем) трудности в развитии трансграничных институтов этого типа [14, с. 52-55], они быстро наполняются проектным содержанием и уже успели продемонстрировать свою достаточно высокую эффективность. Как отмечают специалисты, появление на границе РФ и ЕС еврорегионов не только способствует оживлению различных трансграничных потоков и решению конкретных социальных и экономических проблем приграничных российских регионов,но и создаёт предпосылки для модернизации отраслевой структуры их экономики [2, с. 110-116].

В целом, институты трансграничного сотрудничества в европейских регионах РФ, в отличие от дальневосточных, характеризует активное участие в их создании и развитии местных и региональных властей, сравнительно крупные территориальные размеры, а также многопрофильность, пригодность для организации не только всех основных форм социально-экономического, но и социокультурного взаимодействия сторон.

Таким образом, расхождение в нормативно-правовых и институциональных условиях трансграничных отношений на дальневосточной и европейской границах России действительно весьма значительно и это, конечно, не может не оказывать влияния на их интенсивность. Однако, в чём заключается причина этих различий? Как уже отмечалось, многие исследователи связывают неблагоприятность условий развития сотрудничества на дальневосточных рубежах страны с целенаправленными действиями федерального центра, озабоченного усилением своего контроля над особенно удалённой и строптивой окраиной. С этой точки зрения, политика барьеризации дальневосточной границы предстаёт как вполне закономерная часть общего этатистского курса, принятого Москвой с начала 2000-х гг. и нашедшего выражение не только в укреплении государственного суверенитета и безопасности во внешней сфере, но и во внутренней рецентрализации. Сторонники этого подхода считают 1990-е гг., когда деятельность региональных и местных властей РДВ в наименьшей мере стеснялась федеральными структурами, своего рода минувшим «золотым веком» трансграничного сотрудничества.

Однако, при ближайшем рассмотрении логика данного подхода не кажется столь уж однозначной. Даже если согласиться с мнением, что курс на централизацию в 2000-е гг. проводился Москвой особенно жёстко именно на РДВ, может ли эта бóльшая степень жёсткости объяснить выявленные выше, качественные по своей сути, правовые и институциональные отличия дальневосточных рубежей, а тем более их многократное отставание от европейской границы в интенсивности трансграничных потоков? Остаётся неясным и то, почему развитие трансграничного сотрудничества европейских регионов РФ заметно ускорилось как раз в 2000-е гг., т.е. в период путинской централизации, пусть и протекавшей (предположительно) в этой части страны в неких смягчённых формах.

Не проясняет, но скорее ещё больше запутывает проблему, парадоксальное в свете вышесказанного и не получившее необходимого авторского истолкования суждение такого авторитетного специалиста как Л.Б. Вардомский, указавшего в заключении к своей недавней монографии: «Централизация власти в России улучшила политические условия сотрудничества с Китаем и странами Центральной Азии, но ухудшила – с ЕС и странами европейского фланга СНГ» [2, с. 211]. Если признать правоту этого суждения, то оно, в конечном счёте, приводит нас к выводу (который, насколько можно судить, противоречит убеждению Л.Б. Вардомского), что итоговый эффект, оказываемый централизацией на динамику трансграничного сотрудничества, довольно незначителен.

На мой взгляд, трудности в объяснении особенностей функционирования региональных сегментов российской границы обусловлены чрезмерной сфокусированностью внимания исследователей на его собственно политическом факторе, а точнее на некой самодовлеющей и мифологизированной в своём могуществе воле федерального центра, Москвы. Не стоит забывать, что при всей значимости этого фактора (хотя бы в виду его активной природы), его влияние на функционирование границы во многом лимитируется и даже определяется действием других, гораздо более мощных объективных сил. Среди этих других, труднопреодолимых для любой власти, факторов, обусловливающих, так или иначе, и интенсивность трансграничных отношений, и нынешний порядок государственного управления дальневосточной границей, необходимо напомнить, по крайней мере, о двух.

Первый из них состоит в сравнительно низком уровне социальноэкономического развития дальневосточных регионов России. Так, по показателю плотности населения регионы южной части ДФО уступают регионам СЗФО примерно в 1,8 раза (соответственно 4,6 и 8,2 чел. на км².), а по показателю экономической плотности (ВРП на единицу площади) – ровно в 2 раза (279,3 и 558,6 тыс. руб. на км².) [1, с. 50]. Слабые заселённость и освоенность дальневосточных регионов выступают фундаментальными ограничителями для повышения интенсивности трансграничных отношений и служат косвенными препятствиями на пути развития их правовой и институциональной базы.

Вторым из упомянутых факторов является наличие глубоких и комплексных общественных различий между дальневосточными регионами и сопредельными регионами КНР (Северо-Востоком Китая). Конечно, в такой общей формулировке о существовании данного фактора можно говорить и применительно к границе РФ со странами ЕС. И на западе, и на востоке Россия граничит сегодня с соседями, обладающими значительно большим социально-экономическим и, в конечном счёте, геополитическим потенциалом. Тем не менее, на этом общем тревожном фоне ситуация на дальневосточных рубежах выглядит особенно драматично. Превосходство общественного потенциала ЕС проявляет себя главным образом в «экспансии» капиталов, технологий и информации, отечественных альтернатив которым зачастую просто не существует. Кроме того, разница потенциалов ЕС и РФ сглаживается относительной децентрализованностью и высокой институционализированностью трансграничного сотрудничества со стороны Европы, а также цивилизационной близостью партнёров. Превосходство же Китая выражает себя скорее в переливе товаров и рабочей силы, который повышает конкурентное давление на соответствующих рынках РДВ и тем самым вызывает не только позитивные, но и негативные социальные последствия. При этом, в лице провинций Северо-Востока Китая, трансграничным контрагентом дальневосточных регионов России выступает централизованное авторитарное государство и сравнительно однородное общество, обладающее выраженным культурно-цивилизационным своеобразием. Подобные глубина и характер общественных различий сторон трансграничного взаимодействия на дальневосточной границе определяют более высокий уровень свойственных ему объективных рисков. Эта особенная рисковость трансграничных отношений с КНР отражается (зачастую в форме фобий) в сознании местного населения и политической элиты. Следует заметить, что именно они, а отнюдь не федеральный центр, ещё во второй половине 1993 г. инициировали процесс барьеризации российско-китайской границы [11, с. 302-304, 347-348].

Признание решающего значения названных факторов приводит к выводу о том, что главным направлением эффективной активизации трансграничного сотрудничества дальневосточных регионов должна быть не прямая либерализация его правовой и институциональной базы, но его косвенное стимулирование через подталкивание внутреннего развития, заселения и индустриализации РДВ. Активизацию трансграничных потоков необходимо рассматривать скорее не как предпосылку, а как следствие собственного развития РДВ. Пограничная политика должна формироваться как продолжение политики региональной, в тесной связи с разработкой и реализацией программ освоения региона. При этом, поскольку на обозримую перспективу государство, т.е. федеральный центр, будет оставаться основным мотором регионального развития, оно должно играть адекватную этому роль и в трансграничных отношениях дальневосточных субъектов федерации.

Исходя из сказанного, следует согласиться с теми [25 с. 75], кто считает неприемлемым непосредственное применение модели трансграничного сотрудничества, апробированной на границе РФ и ЕС, к дальневосточным рубежам. Более того. Ситуации на различных участках периметра российской границы так непохожи, что РФ по существу необходимы несколько разных региональных пограничных политик со своим специализированным правовым и институциональным инструментарием. О том, что такая дифференциация вполне возможна, говорит становление в последние годы особой политики управления функционированием границ России с государствами-членами ЕврАзЭС. Отталкиваясь от европейского опыта в данной области, эта политика даёт ему новую, адекватную региональным условиям, интерпретацию1. В разработке собственного варианта (модели) российской пограничной политики нуждаются и дальневосточные регионы страны. Эта необходимая им модель должна обеспечивать интенсификацию трансграничного сотрудничества в условиях объективно сопряжённых с ним высоких рисков при ведущей, регулирующей и протекционистской, роли в нём государства. Её инструментарий должен опираться не только на идеологию и практику пограничной и трансграничной политики ЕС, но и на опыт (в т.ч. негативный), накопленный самими дальневосточными регионами, а также на до сих пор незаслуженно игнорируемые российскими властями достижения в этой сфере китайских партнёров.

Литература

1. Бакланов П.Я., Романов М.Т. Экономико-географическое и геополитическое положение Тихоокеанской России. Владивосток: Дальнаука, 2009. 168 с.

2. Вардомский Л.Б. Российское порубежье в условиях глобализации. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2009. 216 с.

3. Внешняя политика и дипломатия Российской Федерации. Учебник / Пред. ред. совета А.Н. Панов. М.: Восток-Запад, 2010. 752 с.

4. Вовенда А.В., Плотников В.А. Еврорегионы как фактор успешной международной интеграции в современных условиях // Балтийский регион. 2011. № 4. С. 60-68.

5. Геополитический потенциал трансграничного сотрудничества стран Азиатско-Тихоокеанского региона / Науч. ред. А.Б. Волынчук. Владивосток: Дальнаука; Изд-во ВГУЭС, 2010. 626 с.

6. Гуань Гуйхай. Негативные факторы торгово-экономического сотрудничества между Китаем и Россией и пути их устранения // Взаимодействие России и Китая в глобальном и региональном контексте: политические, экономические и социокультурные измерения. Владивосток: Изд-во ДВГУ, 2008. С. 189-199.

7. ЕС и Россия: политические отношения // Представительство ЕС в России [сайт]. URL: http://eeas.europa.eu/delegations/russia/eu_russia/political_relations/index_ru.htm [Дата обращения: 28.04.2012 г.]

8. Изотов Д.А., Суслов Д.В. Пока только намерения: первые итоги реализации программы сотрудничества между восточными регионами России и Северо-Востоком КНР (2009–2018 гг.)// ЭКО. 2011. № 3. С. 160-178.

9. Изотов Д.А., Юн С.Е. Приграничное сотрудничество как объект исследования // Ойкумена. Регионоведческие исследования. 2011. № 4. С. 8-21.

10. Инвестиции в России. 2009 г. // Федеральная служба государственной статистики. [сайт]. URL: http://www.gks.ru/bgd/regl/B09_56/Main.htm [Дата обращения: 20.04.2012 г.]

11. Киреев А.А. Дальневосточная граница России: тенденции формирования и функционирования (середина XIX – начало ХХI вв.). Владивосток: Изд-во ДВФУ, 2011. 474 с.

12. Костюнина Г.М., Баронов В.И. Трансграничные свободные экономические зоны в зарубежных странах (на примере Китая) // Вестник МГИМО. 2011. № 2. С. 169-178.

13. Кошелев В. Еврорегион «Балтика» // Космополис. 2008. № 2. С. 86 – 90.

14. Кузнецов А.В. Перспективы еврорегионов с российским участием с учётом новаций региональной политики ЕС // Балтийский регион. 2009. № 2. С. 49 – 57.

15. Миркасымов Б.З. Проблемы и перспективы торгово-экономического сотрудничества РФ и КНР // Взаимодействие России и Китая в глобальном и региональном контексте: политические, экономические и социокультурные измерения. Владивосток: Изд-во ДВГУ, 2008. С. 185-189.

16. Моисеева Л.А. Создание на Дальнем Востоке России совместных предприятий с предпринимателями стран АТР в 1985 – 2000 гг. // Россия и АТР. 2005. № 2. С. 58-70.

17. Московкин В.М. Методы анализа и инструменты трансграничной кооперации // Региональная экономика: теория и практика. 2009. № 3. С. 2-8.

18. На Сахалине прошло заседание по реализации Программы сотрудничества между РФ и КНР. 13.09.2011 // Строительный комплекс АзиатскоТихоокеанского региона [сайт]. URL: http://skatr.ru/polpred-provel-v-yuzhnosakhalinske-zasedanie-po-realizatsii-programmy-sotrudnichestva-mezhdu-rossieii-knr [Дата обращения: 20.04.2012 г.]

19. Основы регионоведения. / Под ред. И.Н. Барыгина. М.: Гардарики, 2007. 399 с.

20. Программа сотрудничества между регионами Дальнего Востока и Восточной Сибири РФ и Северо-Востока КНР (2009 – 2018 гг.) // Иркутская область. Представительство в Китае: [сайт]. URL: http://www.irkutsk.cn/site/uploads/File/Programm.doc [Дата обращения: 5.03.2011 г.]

21. Статистика внешней торговли и инвестиций Россия-ЕС // МЭРТ РФ [сайт]. URL: http://www.economy.gov.ru/wps/wcm/connect/9bd04e80411b9c4d8b379bf4d7f47117/ru_eu_statistic.doc?MOD=AJPERES&CACHEID=9bd04e80411b9c4d8b379bf4d7f47117 [Дата обращения: 5.04.2012 г.]

22. Страны Северо-Восточной Азии в начале XXI в. Владивосток: Дальнаука, 2011. 245 с.

23. Сюй Хунфэн. Цветные революции и эволюция отношений в треугольнике Китай – Россия – США //Взаимодействие России и Китая в глобальном и региональном контексте: политические, экономические и социокультурные измерения. Владивосток: Изд-во ДВГУ, 2008. С. 20 – 29.

24. Трансграничный регион: понятие, сущность, форма / Науч. ред.: П.Я. Бакланов, М.Ю. Шинковский. Владивосток: Дальнаука, 2010. 276 с.

25. Чеботарев Б.А. Приграничное торгово-экономическое сотрудничество: зарубежный опыт и проблемы России // Известия Санкт-Петербургского университета экономики и финансов. 2009. № 2. С. 69-75.

Статья подготовлена при поддержке Аналитической ведомственной целевой программы «Развитие научного потенциала высшей школы». Проект «Разработка полидисциплинарного подхода к исследованию проблем безопасности в АТР в рамках инновационного направления антропологии международных отношений». 6.2263.2011.

Это ознакомительная текстовая версия, полный вариант статьи в формате pdf Вы можете скачать по этой ссылке

	Официальный сайт журнала «Ойкумена. Регионоведческие исследования». Разработка и дизайн: техническая редакция журнала «Ойкумена. Регионоведческие исследования», 2009 – 2013 гг.